Писарь полностью записал историю Нао Толонды, рассказанную им на первом допросе 17 мая 1783 года. Когда «Дело таинственного узника» поступило в Тайную канцелярию в Санкт-Петербурге, ее немедленно перевели на русский язык для императрицы. Вот этот перевод, датированный восемнадцатым веком.
— Начну же свою историю я следующим образом. Низали-эль-Мулук, довольно известный во всей Восточной Индии как славными своими делами, так и браком своим с дочерью Великого Могола, и который царствовал в королевстве Голкондском, был мой отец.
Я родился 29 июля 1761 года и был причиною, что мать моя едва не умерла по рождению меня. Но небо явило свое великодушие, мать моя освободилась от болезни. Отец мой отдал меня женщинам для вскормления, имея намерение воспитать меня как должно. Но сие попечение вскоре кончилось. Мать моя, родив еще одного сына, умерла, оставив мужа своего в крайней печали, от которой он сделался смертельно больным. Поелику у нас была еще сестра, отец назначил зятя нашего над нами опекуном.
Как скоро сей горделивый опекун увидел себя на троне обширного королевства и опасался, чтоб не лишиться оного по возрасте нашем, то начал стараться, чтобы нас погубить.
Он успел в том, сделав в один день возмущение между народом, как будто бы оное учинено нами. А чрез сие нашел он случай посадить нас обоих в тюрьму.
Несколько времени спустя тюремный приставник услышавши, что Отомат (се имя нашего зятя) желает нас погубить, изъявил над нами свое соболезнование, однако же продал нас персидскому купцу, производившему торговлю рабами.
Купец с сей добычею тот час отправился в Кеду, где он нас и продал государю сего королевства.
Кедский король был весьма молод, от роду не более девятнадцати лет было, и потому старался он только о своих выгодах, а наипаче о распространении границ своего Королевства войною. Равным образом заплатил он деньги купцу и в той надежде, чтобы с нами иметь и Голкондское Королевство, ибо тот час пожаловал он мне и брату чины с большими доходами...
В один из дней, когда король имел совет относительно войны с одним из соседских королей, он, оборотясь к нам, сказал, что желает вести воину с нашим зятем, будем ли мы на то согласны.
На другой день поутру король не преминул прислать к нам своего наперстника, чтобы взять ответ на его слова в Совете.
Хотя я и ненавидел моего зятя, но любил Отечество свое. Но особливо я ласкал себя надеждою, что стану когда-нибудь Голкондским Самодержцем. И ответил я, что не могу уступить Королевство, над которым не имею власти.
Наперсник, который долгое время находился на службе у нашего отца, пришел сказать нам, что король хочет засадить нас в тюрьму и принудить нас смертью уступить ему право владения Голкондским престолом.
Друг наш советовал нам отправиться в Дамаск к одному из его приятелей, который находился там в достойном положении.
Мы тот час взяли с собою все нужное для путешествия, и оставив Королевство Кеду, прибыли благополучно в Дамаск к Баха Али-Бею. Бывший уже в летах, он собирался идти со своими войсками в Европу, поелику тогда война была у турков с россиянами. Он принял нас с великой радостью и дал нам чины, важные и достойные нашему происхождению.
Али-Беи отправился со своею силою к реке Дунай, где соединился с другими войсками.
Однако же великий фельдмаршал России, называемый Румянцев, атаковал нас и принудил искать спасения бегством в леса, или в степи, или бросаться в Дунай.
Здесь я и был взят в полон русскими. А брат сгинул в неизвестность...
— Отвечай же, где ты научился русскому?
— В Санкт-Петербурге, куда я сначала добрался из Харькова, благодаря расположения ко мне губернатора Щербинина. У меня не было ни полушки, и для того принужден был искать место в партикулярной службе, которое я вскоре нашел в типографии, где сначала меня приняли в переборщики, а спустя некоторое время определили в корректоры.
— Отвечай, что послужило причиной твоего бегства из Петербурга?
— Жил я умеренностию весьма благополучно до тех пор, пока не услышал от одного грека, прибывшего в Санкт-Петербург из Стамбула, что мой брат жив и живет там. Сия весть побудила меня бежать из России.
Я приехал благополучно в Стамбул в чаянии, что увижусь с братом. Но мне сказали там, что он уже уехал в Испаган.
Сие принудило меня остаться в Туреции и там искать службы по той причине, что у меня не было денег для продолжения путешествия в Испаган.
Я часто ходил на публичное место, на котором всегда берут рабов для служения султану. В один день я был взят и приведен во дворец.
Меня представили начальнику евнухов, который, видя, что я иностранец, и почитая меня за магометанина по причине турецкого платья, приказал отвести меня в сераль. Должность моя состояла в том только, чтобы служить вне женских покоев, когда султан войдет к своим женам.
Поелику вход в сераль мне не был запрещен, то я влюбился в дочь султана, и она меня весьма любила.
В один день, когда мы были вместе в ее покое, первая султанша все сие видела и пошла к султану, чтоб ему о сем сказать.
Я, приметивши то, и опасаясь, чтоб не потерять жизни, выскочив из окошка в сад, бежал до того места, где находятся все иностранные купеческие корабли, и там просил я капитана, чтоб он меня взял и отвез в то место, куда он идет. Капитан не понимал моих слов, однако видя проливаемые мною слезы, а главное деньги, которые я ему дал, велел мне взойти к нему на корабль и посадил меня в такое место, где хранят товары.
На утро мы отправились в Ливорну, куда благополучно прибыли, препроводив несколько недель в море.
По приезде в Ливорну, тотчас переменил я турецкое платье на европейское и отправился в Париж.
Тут адвокат Шенон прервал рассказ.
— Ролланд Инфортюне, или, я соглашусь на сей момент, что ты Голкондский принц Нао Толондо, но отвечай, где ты выучился говорить и писать по-французски, ибо, как ты сам о себе сказываешь, в малолетстве украден из Голконды, продан туркам, был в плену в России... Как же ты добрался до Парижа, если не знал французского?
— Государь мой, во время плавания, которое длилось изрядно, мой хороший приятель господин Бовес и научил меня. И не только научил, но и помог.
— Отвечай, Ролланд Инфортюне, многими ли языками ты говоришь?
— Я совершенно говорю материным языком, то есть голкондским, еще языком авоадским, говорю и пишу по-русски, по-французски, говорю хуже по-голландски, потому что пробыл в Амстердаме и Гааге совсем недолго.
— Продолжай, Инфортюне, куда ты отправился из Парижа?
Пьер Шенон устал от всех этих существующих и несуществующих королевств, государств, городов, глаза же арестанта уже загорелись воспоминаниями о своих странствиях и приключениях, лицо его порозовело, разве что он переминался с ноги на ногу.
— Как я уже сказал, милостивый государь, мы поприятельствовались с господином Бовесом и отправились с ним на остров Мальту, где он имел свой дом и родственников. Оттуда, по прошествии нескольких месяцев, мы отправились на корабле в Крепость, которая находится в Нигриции, Там у господина Бовеса были торговые дела.
Наше намерение было удачливо, и мы находились уже неподалеку от упомянутой Крепости, как вдруг сильный ветер причинил великую непогоду, и корабль наш сокрушился на песках, простирающихся на три мили от берегов Нигриции.
Итак, я остался на Черном берегу без еды, без питья и без верных товарищей. В таковом несчастливом состоянии броди я по берегу реки Сенеголя почти целый месяц, питался одними травами, которые там едва можно было найти.
Совсем обессиленный, добрался я до Королевства Тамбукта, откуда идти уже не мог и взят был в полон черными и приведен к их королю. Король меня спросил, каким образом и откуда я зашел в его королевство? Я ему рассказал всю истину. Оказалось, что Король Тамбуктский весьма любит французов, которые производит торговлю в сем королевстве золотым песком. Король повелел принять мне службу в его войсках, поелику имел он тогда войну с касдинскими народами.
Однако я не мог долго оставаться в сем королевстве, поскольку обращение и нравы сих черных мне неприятны были.
К счастию моему, на Черный берег пристал голландский корабль, называемый «Кастор Питер», где среди команды было много и французов. С ними я договориться, чтоб они меня взяли с собою.
Я уже знал день и час отхода корабля, и темной ночью, когда все черные солдаты спали, и горел только один сторожевой костер, я, вышедши из шалаша как бы по нужде, крадучись среди деревьев, спустился к берегу. Там уже меня ждал ялбот, спущенный с корабля, с двумя вооруженными на непредвиденный случай французами.
В лагере черных даже никто не шелохнулся, и мы на боте благополучно отвалили от берега и, пройдя примерно с полмили, увидели огни на корабле «Кастор Питер».
